Янош, тем временем, поднялся со своего кресла, прошествовал к окну, сделав знак следовать за собой. Мы сели друг напротив друга на двух покрытых коврами скамьях, и здесь, при свете дня, я впервые смог рассмотреть лицо человека, от которого зависела и моя прошлая, и моя будущая жизнь. Белые волосы, потемневшая в многочисленных походах кожа, крепкая, мускулистая фигура, и молодые, очень живые, проницательные глаза. Он был стар, но все еще полон сил и честолюбивых планов, он обладал большой властью над людьми, и мне было очень трудно не покориться ему… Или я уже стал игрушкой Хуньяди, и то, что я здесь находился, – стало самой страшной, роковой ошибкой моей жизни?

– Итак, Ладислаус, ты хочешь взойти на валашский трон с моей помощью. Я солдат, я привык говорить без дипломатических ухищрений. Поэтому спрашиваю прямо: что я получу взамен за оказанную мною поддержку?

– Валахия станет верным вассалом Венгерского королевства и будет защищать ее границы.

– На словах неплохо, но мне нужны гарантии более надежные, нежели честное слово и ясный взгляд. Я хочу видеть на троне Валахии человека, всецело преданного мне и моей семье. Человека, который не предаст и не переметнется на сторону врага. Почему я должен тебе верить? Твой отец многократно обманывал меня, предавал, переходя на сторону султана. Ты должен ненавидеть меня из-за тех разногласий, что возникли между нашими семьями. Однажды ты уже пытался захватить власть в княжестве с помощью Порты, – скажи, почему я должен тратить свое время, разговаривая с тобой? Чем ты лучше других претендентов на престол? Докажи свое превосходство.

– У меня нет таких гарантий, милостивый государь, и я не знаю, каким путем мне следует доказывать свою преданность венгерской короне. Мне не достает мудрости, чтобы ответить на этот вопрос, и я прошу твое высочество подсказать на него ответ.

Он смотрел мне в лицо долго, не мигая, и я опустил глаза, зная, что так должен поступить.

– В Валахии не любят католиков, Ладислаус. А у нас не доверяют приверженцам православной веры. Можно предположить, что исповедующий католичество князь Валахии скорее найдет поддержку здесь, нежели на своей земле. При таком положении дел, он станет верным вассалом Венгрии, которая всегда защитит единоверца в трудной ситуации. Что ты думаешь по поводу такого предложения, Ладислаус? Это понадежнее пустых слов.

Я понимал, что Хуньяди ждет ответа немедленно. «Чтобы поднять божественный меч, нужна сила, чтобы изменить мир к лучшему, нужна власть. Однажды церкви готовы были объединиться перед общей угрозой, и если бы это произошло, град Константина и сейчас оставался бы центром мира…» – так думал один Влад – тот, что умел находить ответы на витиеватые вопросы и лгать, глядя в глаза собеседнику. Вторая половинка души оказалась честнее, сознавая, – уж если человек пришел к убийце отца за помощью, то должен выполнять все его требования.

– Так что же ты медлишь, Влад? Мне хочется услышать ответ на вопрос и понять, зря или нет я потратил на тебя время.

Свет пробивался сквозь цветные стеклышки, разноцветные пятна скользили по волевому лицу Хуньяди. Он улыбался, но эта улыбка только подчеркивала серьезное выражение глаз.

– Я готов отречься от православной веры и перейти в католичество, твое высочество.

– Правильный ответ, молодой человек. Я верю, что твой меч сослужит мне хорошую службу. Поступим так – при первой же возможности я представлю тебя королю как моего кандидата на валашский престол, потом мы найдем способ сместить князя Владислава. А пока тебе надо определиться на службу. Должность, которую прежде занимал твой отец, как раз по тебе. С этого дня, Влад, ты – командующий пограничными войсками в Трансильвании. Скоро придет время жестоких битв, и я верю, что смогу положиться на тебя.

Формальные слова благодарности и странное облегчение, – как если бы человек, отчаянно цеплявшийся за скалу, разжал пальцы и после мучительной боли ощутил свободу полета… Надолго ли? Аудиенция была окончена, Хуньяди направился к выходу из зала, но на пороге резко остановился:

– Ты ведь еще не успел жениться, Ладислаус?

Отрицание слишком легко сорвалось с губ. Похоже, я с самого начала ждал этого вопроса и знал каким будет ответ.

– Нет? Отлично. Когда станешь католиком, тебе окажется значительно проще породниться с моей семьей. У меня есть кое-какие планы на этот счет. Да, по правде говоря, хочется повеселиться на свадьбе, тряхнуть стариной. Удачный брак – залог хорошей карьеры. Тебе везет, счастливчик, не так ли?

– Да, твое высочество. Я так счастлив, что не нахожу слов благодарности. Она переполняет мое сердце.

– Что ж, готовься к свадьбе. Все решится к осени… – он помрачнел. – Если, конечно, мы до нее доживем.

Вскоре я покинул Корвинешть и с письмом о своем назначении поспешил в Сигишоару. Меня не терзали угрызения совести. Душа очерствела, стала твердой, как камень. Конь галопом мчался по дороге, оставляя позади тонувшие в клубах пыли воспоминания. Прошлое было перечеркнуто. Тот, кто шел к власти, должен был уметь предавать, лгать в лицо и отрекаться от того, что было ему дорого. Ради великой цели…

1456 год

Сигишоара бурлила, всеобщий восторг охватил ее подобно пожару и, кажется, не было в городе уголка, куда бы не долетела радостная весть. Никто не мог заниматься повседневными делами, все высыпали на улицу, обсуждая с незнакомыми людьми великую победу, у всех на устах было только одно имя, и всякий раз оно отзывалось укором и болью в моей душе.

– Слава Хуньяди! Слава Хуньяди! – доносились со всех сторон радостные крики. – Господь на нашей стороне, он даровал нам спасителя и защитника. Слава Хуньяди!

Проталкиваясь сквозь толпу, я повсюду слышал разговоры о белградской битве, то и дело прерываемые ликующими возгласами. Гул голосов не смолкал, радость не знала предела. Такое событие не могло оставить равнодушным никого, но для меня оно стало и спасением, и приговором. Еще до рассвета гонец из далекой сербской крепости подробно доложил о сложившейся ситуации, и я лучше, чем кто-либо в Сигишоаре представлял, что же произошло в Белграде на самом деле. Янош Хуньяди и монах Капистрано [23] по Божьей милости совершили настоящее чудо, – оставшись без помощи Венгрии и имея в своем распоряжении только небольшую армию, состоящую в основном из крестьян-ополченцев, они сумели разбить под стенами Белграда стотысячное войско султана Мехмеда Завоевателя. Вышедшие на улицу трансильванцы славили своего воеводу, но на мой взгляд, главная заслуга принадлежала не Хуньяди, а старому монаху, сумевшему вселить боевой дух в сердца людей, разжечь святой огонь веры, позволявший совершать невозможное. Босоногий, с непокрытой головой, отец Джованни вел свое войско вперед с поднятым в руке крестом и молитвой на устах. Крестьяне, чьим оружием были только распрямленные косы, шли за ним на смерть, не ведая страха и сомнений.

Серьезную угрозу для Белграда представлял турецкий флот, не позволявший соединиться находившимся на разных берегах армиям Хуньяди и Капистрано. Предвидя возможную атаку крестоносцев, султан распорядился блокировать Дунай, перегородив его связанными между собой кораблями. Эта преграда казалась непреодолимой, но для людей знающих, ради чего они жертвуют собой, нет ничего невозможного. Наспех построив и починив имевшиеся в их распоряжении суденышки, добровольцы из числа ополченцев ринулись в атаку. Когда османы увидели в излучине Дуная жалкий флот противника, то он не вызвал у них ничего, кроме громкого смеха. А легкие галеры, чья скорость была увеличена течением реки, приближались… По обоим берегам их сопровождало войско, – с одной стороны – под предводительством Хуньяди, с другой – отца Джованни.

Удар шедших на таран суденышек был столь силен, что связывавшие турецкие корабли цепи лопнули. Размахивавшие косами ополченцы ринулись в атаку. Началась отчаянная резня. Капистрано с берега сулил героям отпущение грехов и вечное блаженство, Хуньяди, ворвавшийся на сцепленные корабли, яростно истреблял всех, кто вставал на его пути, а с тылу по турецкому флоту ударили вышедшие из крепости галеры, решившие исход сражения в пользу христиан. Дунай стал алым от крови, живые и мертвые сотнями тонули в его неспокойной воде… Турки отступили.